* * *
Она коротко, страшно вскрикнула и проснулась от этого крика. Сердце частило. Бог мой, какой жуткий сон. Этот пристальный взгляд сквозь очки... Он проникал в душу остро и безжалостно, словно египетский крючок для бальзамирования в нутро еще живого преступника... Боже мой.
Утро наползало на Людмилу серым брюхом, точно хотело придавить. Погода была такая омерзительная, что даже было не понять, сколько времени - небо затянулось сплошной дифтерийной пленкой.
Дома не было никого. Собственно, и хорошо. Даже не хочется думать о том, куда всех понесло в такую погоду воскресным утром... Фу ты! Конечно! Женька с Петькой и со всем классом потащились сегодня на "Два клена". Нет, ну какой дурдом. Папочка родной в театре играет, а ей пришлось два билета покупать. "Мама, ну мы же не можем как какие-то короли там по пригласительным идти, мы же вместе же..." - возмущенная Женька. Нет, денег не жалко. Это разве деньги... Но дурдом.
Ну-ка, ну-ка, скока-скока времени?.. Без пяти одиннадцать. Не то чтобы не выспалась. За такое время кто хочешь выспится. А ощущения, что отдохнула - нет. Наоборот. Устала еще больше от одного факта пробуждения. Го-осспади!.. Ну за что мне это. Заснуть бы опять на веки вечные, не вставать никогда... Через полтора часа с копейками придет Эльмирка на коррекцию. Дуреха, не успела вчера со свежим маникюром домой прийти, как умудрилась выломать ноготь об дверцу собственного шкафа. Спасибо, только типс отвалился... А то бывает, и с ногтем... Людмила заглянула в свою книжечку. Да, записей до вечера. Ну, а то. Воскресенье же.
А делать ни черта не хотелось. Хотелось плюнуть на всех, уйти из дома и тупо бродить по улицам. Тупо зайти в кино и смотреть очередной тупой экшн. Можно, конечно, и домашний кинотеатр включить, экран телека - ого! - с полгостиной будет, но кино это так... предлог, чтобы именно сбежать, а не смотреть. Или выпить бутылку мартини. Не разбавляя соком. С оливками...
Но это вечером. А сейчас надо брать себя за волосы как барону Мюнхгаузену и тащить в душ. Потом завтракать (омлет с сыром, кофе, свежевыжатый апельсиновый сок - тошнит от одной мысли о завтраке), быстро макияжиться, надевать улыбку и принимать первого "клыэнта". Смывать. Пилить. Клеить. Гелить. Курить, пока стынет-сохнет. Потом опять пилить. Шлифовать. Расписывать. Развлекать разговором. И целый день, и каждый день, по гроб в буквальном смысле... Тоска...
А деньги нужны, ох, как нужны. Ремонт в кухне пора делать. Тойоту, любимую девочку, на техосмотр. Детей на зимние каникулы хорошо бы вывезти опять в Эмираты. Или, черт с ним, пусть на Майорку куда-нибудь... или в Италию! Хорошо в Италии. Хорошо, что сегодня два спектакля. Значит, благоверного она не увидит до второй половины дня. А то, Бог даст, и до вечера. Но в этом случае от него будет нести даже не как от винного погреба. Как от забегаловки. Запах пива и мочи. Запах разлагающейся надежды на светлое будущее. Тоска...
А ТЫ не пьешь? - шепнул мерзкий внутренний голос.
Людмила даже возмутилась. Я! Нет, главное, Я - пью! Это не называется - пью!! Это просто лакомство. Шампанское, мартини. Очень вкусные коктейли. Дамское пойло и ничего больше. Кроме отвращения к себе наутро и намечающихся мешков под глазами. Я ПЬЮ! Да, я пью. Ну и что?
Людмила пошлепала в ванную, но по пути почему-то завернула в комнату Женьки. Сентиментальная дочь нипочем не хотела выбрасывать эту старую облупившуюся лошадь-качалку. Фу, ну как с помойки, честное слово. Краска стерлась лишайными проплешинами. Ну на кой черт ей эта лошадь?! Такая комнатка миленькая - как и должна быть у девочки. Розовые обои (шелкография на заказ, между прочим, не хухры-мухры!), розово-голубая, как бутон, кушеточка, легкие занавески, - все в тон! Не зря дизайнера приглашала. Даже все игрушки, книжные полки, палас - все сочетается идеально. И гнилым зубом посреди нежной пастельной гаммы торчит это черное облупившееся безобразие...
Людмила осторожно присела на деревянного монстра, пережившего все мыслимые сроки. Коленки тут же оказались выше ушей. Разумеется. И Женька скоро вытянется, повинуясь закону акселерации, и, стало быть, ее коленки тоже...
Внезапно у Людмилы сильно закружилась голова, к горлу подкатил комок, а лицо залила жаркая волна. Что за чертовщина... Давление?.. Да нет, не давление. Этот сон. Этот позорный сон, который вот уже долгие годы не дает ей покоя в разных вариациях... Сегодня опять. Вот откуда утреннее ощущение усталости и безнадеги. Воспоминание не из тех, что приятно вызывать из хранилища памяти, но... ее уже накрыло с головой.
... В этот раз была огромная сцена Оперного театра. За спиной - арьер, забитый станками с прошлых спектаклей, так, что не протолкнуться. Вверху, на немыслимой высоте - клоки декораций, едко пахнущие пропиткой. Не театр, а свалка, раньше так не было. Но это все не то, не то, это все - чтоб не думать о том, что ждет впереди... А впереди - за легкой кисеей второго занавеса - шум зала. Зрители. Жадные глаза. Внимательные глаза. Ничего не прощающие глаза. Это только дилетанты думают, что зритель схавает любую лажу от актеров. Утешение для бездарей. А мы должны не играть, а жить на сцене. Умирать на сцене. Для них, для зрителей. Зрители - наш хлеб, наше вино, наше причастие, прости меня, дуру, Господи... Зрители - наше ВСЕ... А мы без них - ничего...
Слезы, едкие, как пропитка, прожигают щеки. Тянет сквозняком. "Холодно, холодно, холодно"... Костюмерша впихивает ее в какое-то пышное с буфами платье, встряхивает, как куклу. Что они делают. Что они, мать их, делают?! "Я же слов не знаю... я даже не знаю, какой спектакль..." - безнадежный шепот. "Людка, сам такой, ну ты что, совсем больная, это же проходная роль! Ну брякнешь чего-нибудь в тему, сориентируешься!!! Не актриса, что ли?! Выручай!".
Господи, что делать, она пустая внутри. "Пусто, пусто, пусто"... Что это, где она, где смысл происходящего?! Где сжигающее желание, сердечный трепет?! Пепел... Кто они, эти люди вокруг?! Как страшно. Как стыдно. Как хочется домой. Нет, не домой - ВНУТРЬ себя, вглубь. Там тепло, там уютно, там не предадут, там - настоящее! Там ее детство, широко распахнутые глаза, улыбка во весь мир, огромное солнце и счастье и все впереди! Там, в глубине... ничего нет. Зияющая пустота. И она поглотит ее навсегда... "Страшно, страшно, страшно"...
НЕТ!
Но ужас и позор не кончен. Ее выталкивают на сцену, навстречу живому шороху и шелесту зрительного зала. И на нее устремляются сотни глаз. "Я что, танцевать должна? Или петь?! Это же Оперный! ОН С УМА СОШЕЛ!!!" Кто - он?.. Режиссер? Да, похоже, режиссера тут в помине нет!
Она нелепо взмахивает руками, жалко улыбается. На нее дико смотрят незнакомые партнеры, в чью сцену ее выпихнули. Нужен реверанс? Песенка? Она кто? Служанка? Ревнивая жена? Зачем она здесь?! ЗАЧЕМ ОНА СОГЛАСИЛАСЬ?! ПОЧЕМУ ПРОСТО НЕ СКАЗАЛА - НЕТ?! "Соло, сам такой, твое соло!!!" - страшно кривя лицо, цедит сквозь зубы партнер, отвернувшись от зала. МОЕ СОЛО!!!
В отчаянии она смотрит в зал, выискивает... Что? Кого?! Того, кто простит ее за то, что она согласилась сделать с собой?! А разве есть здесь кто-нибудь, кому есть до этого дело? Свои чувства и переживания надо оставлять за порогом, мы здесь - для зрителей, так кого ты хочешь разжалобить, кого ты хочешь обмануть, детка?! ЭТО ТВОЕ, И ТОЛЬКО ТВОЕ СОЛО!
Но она ищет. И находит. Вот он, сверкающий блик. Круглые очки. За ними - внимательный, пристальный взгляд. "Все ваши чувства мгновенно отражаются у вас на лице. Вы очень искренни. Должно быть, вас приятно видеть в роли. Я бы посмотрел как-нибудь..." И он смотрит. Но глаз не видно за очками. За очками - НЕТ глаз. Там только пустота. И она поглотит ее навсегда...
НЕТ!
Зал молчит. Зал смотрит. Зал ждет. А ей нечего дать ему. У нее ничего нет. И ее-то самой больше нет. Нет Людмилки, тю-тю...
И она просыпается. Зачем она просыпается, Господи, почему она когда-то не сказала - нет?..
Вялой тряпичной куклой со сломанным механизмом, искалеченной Суок, Людмила обвисла на Жениной лошадке. Воспоминания жгли. Но, может быть, если все же попытаться впустить их в себя... Может быть, она поймет, почему?.. Может быть, если не бояться боли, впустив в себя боль, можно излечиться, наконец? А она больна? Весь мир вокруг болен, Господи ты боже мой...
На другой день, после того, когда она не сказала "нет", случилось вот что. Во-первых, проснулась она здоровой, чем обрадовала мужа и детей. Ну, нервный шок был, бывает. Надо было идти на репетицию. На репетицию не хотелось. На сцене не работалось. Режиссер рявкал: "Соберитесь, в конце концов!!", белый как мел Треплев спрашивал шепотом: "Ну что с тобой, маленький?! Ты как мертвая!", а ей были смертельно скучны все орлы и куропатки. НЕ-ПО-НЯТ-НО. Она перестала видеть смысл в том, что делала. Потому что это был бред. Изображать чьи-то надуманные страсти за копеечную зарплату?.. Смысл - в этом?! "Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я сама перестала верить..." "Что вы, черт раздери, играете! ПРО ЧТО вы играете?! Премьера через две недели... Да я сниму вас к чертовой матери!" Да делайте вы что хотите...
А вечером Димкина мама - народная! Шумная! Сверкающая! - пришла, нет, ввалилась к ним с ошалевшими глазами: "Пляшите, дети мои! СВЕРШИЛОСЬ! Это был такой потрясающий вариант!!!". Сзади нее стоял заслуженный папа и скромно, но с достоинством улыбался, держа в руках сногсшибательный торт. А вариант был действительно потрясающий, о чем детям (и внукам) было поведано за чаем.
Существовала некая занюханная общага. С виду обычный дом. Это и был обычный пятиэтажный дом с шестикомнатными квартирами. Коммуналка с холодной водой и без ванной. Один подъезд в незапамятные времена выделили деятелям культуры. Как временно-постоянное убежище в ожидании собственных квартир. Некоторые (о чудо!) дождались. Некоторые уехали, и комнаты их стояли запертыми. Потом как-то незаметненько статус жильцов стал меняться. Появилось больше запертых комнат и подозрительных личностей. Места общего пользования ветшали и наполнялись запахом прогорклой еды, затхлостью, а в коридорах вполне можно было споткнуться впотьмах о чье-то живое, но заблеванное тело... Все просто. Все обыденно.
Потом, видимо, чья-то предприимчивость и состоятельность возобладала, и все стало опять потихоньку меняться. То из одной, то из другой квартиры исчезали живые трупы - точно ужасные призраки скудости и убожества уходили куда-то в тень. Возникали люди вполне цивилизованного вида, правда, к культуре и искусству тоже имеющие сомнительное отношение, двери обрастали железной или зашитой в дерматин броней, на лестничных клетках появилось освещение...
И вот одна из квартир была еще "неохваченной". Одна комната в ней была стабильно заперта, в другой жил тихий алкоголик-инвалид, в третьей - алкоголик погромче и погостеприимнее (и они действительно часто ходили друг к другу в гости), а три оставшиеся занимала женщина - тоже алкоголица, но с претензиями. Имела эта алкоголица взрослую молчаливую дочь с отклонениями и сына - который, впрочем, был где-то очень далеко на зоне, и, кажется, то ли помер уже, то ли был на грани этого...
Случайно получившая эту информацию Нина Феоктистовна (она ведь и в огонь и под танк!) тут же круто взялась за дело. Случай упускать было нельзя. В наличии имелся небольшой, но приличный деревенский дом родителей Димкиных родителей, который уже не первое лето пустовал - ну куда еще огород при такой жизни, да без машины, - и Димкина комната (то бишь, бывшая отцовская, но это неважно). И из этих вот ингредиентов плюс напор, энергичность, убедительность и накопленные за жизнь средства (ну кому еще, как не внукам?!) Нина Феоктистовна собиралась сварганить офигительное але-гоп, и в дамки!
Это было поистине грандиозно. Служительница Мельпомены действительно убедила двух соседей-алкоголиков, что на склоне лет им лучше держаться друг друга и дышать чистым воздухом без примесей городских выхлопов! Тем более, они и так нигде не работали, а жить на пенсию и неизвестно на что можно как в городе, так и за его пределами. И в кратчайшие сроки были оформлены документы, а газель увезла в деревеньку (с почтой и двумя магазинчиками) и собутыльников и их нехитрый скарб. Прощай, возможный отдых на лоне природы - ну и фиг с ним!
Претенциозная алкоголица долго ломалась. У нее ведь как-никак дети, кричала она! О которых она должна неустанно заботиться, кричала она! А тут всего лишь одну комнату в обмен на три, кричала она! А как же ванная и горячая вода, трубила Нина Феоктистовна, народная! Без которых ну никак невозможно грамотно и неустанно заботиться о детях, трубили вместе с ней мамаша Кураж, Нора и Ниловна! А как же несправедливая разница в метраже, кричала алкоголица! В ход пошли козырные накопления - не все, но значительная часть. После жестокой непродолжительной борьбы победило искусство.
Запертая комната... Принадлежащая неизвестно кому! Комната со скелетом в шкафу и другими зловещими тайнами! С ней хлопот было больше всего. Но тут повезло заслуженному Диминому папе - Петру Ильичу (не Чайковскому). Разговорились в гримерке с партнером, и тот вспомнил, что комната эта некогда принадлежала не кому-нибудь, а столяру театра! С которым актерская чета некогда состояла в неплохих отношениях! И столяр сей ныне не где-нибудь, а с семьей в Германии - и давным-давно имеет свое дело, а про комнату свою убогую, похоже, и думать забыл. Ну, а то.
Родители встали плечом к плечу! Родители добыли адрес! РОДИТЕЛИ СПИСАЛИСЬ СО СТОЛЯРОМ!!! И к ним (о чудо!) пришел по почте - со всеми возможными надлежащими штампами! - ответ столяра с отказом (О ДОБРЫЙ БОЖЕНЬКА! О МИЛОСЕРДНЫЙ СТОЛЯР!!!) от прав на комнату. Отказ был по всем правилам оформлен юридически. В это было невозможно поверить, но это было так. ЭТО БЫЛО ТАК!!!
- Ламца-дрицца, гоп-ца-ца! - победоносно завершила свекровь и энергично отхлебнула остывшего чаю.
- Гоголь. Немая сцена, - ошалело проговорил Димка. - Маленький, у тебя такой вид, словно ты и не рада. Да и то! Родители, на фиг нам эти хоромы?!
После секундной паузы грянул несколько истерический хохот. Это было то самое состояние, когда вместо объявления о неминуемой долгосрочной ссылке на рудники глашатай объявляет о помиловании, полном списании грехов и графском титуле с имением. Людмила еле нашла в себе силы присоединиться к хохоту. К состоянию ей присоединиться не удалось. Напротив, на молниеносный, но растянутый в вечность миг ей показалось, что рудники заменили на ссылку живьем в ад... У глашатая были круглые очки.
Но тут же все и прошло. ЧЕРТ ПОДЕРИ!!! ШЕСТИКОМНАТНАЯ! ЙЕ-ХУУ!!!
- Ну какой тут к шуту чай? - протрубила Нина Феоктистовна. - Дуй за водкой, сынок.
"Поздравляю", - искренне сказали Сидоркины. "Поздравляю", - с тоской сказала дочь дедушки Иванова. "Поздравляю", - широко улыбнулся Вякин и двинулся, кажется, обнять. В глазах его светилась неприкрытая вурдалачья радость. На Людмилу пахнуло гнилью разложения и она отшатнулась в ужасе. Этот запах потом преследовал ее несколько дней. Никто не чувствовал, кроме нее. Должно быть, нервы... Но иногда ей казалось, что этот запах въелся в нее навсегда. И тут же все проходило.
И ЗАВЕРТЕ.
Господи, как она неистово любила эту квартиру. Как в мыслях расставляла мебель, подбирала обои и шторы в тон. Курт Воннегут, "Воздвигни пышные чертоги". Или "светлые"? Какая разница. У Петьки - своя комната, у Женьки - своя. Спальня. Два балкона, елки! Два балкона! Это ж еще в перспективе две дополнительные комнаты, если застеклить! Она была ненасытна. Эти перегородки - сломать к черту. Вот тут - ванная, смотри, как хорошо будет. Вот сюда котел врежем. Тут сделаем арку, и кухня будет отдельно ото всех остальных комнат, огррромнейшая кухня. Дим, ну погоди, ну какие гости, какое сразу переехать, с ума сошел?! Надо, чтобы все было КАК НАДО...
Остатки родительских средств решено было пустить на строительную бригаду - не алкоголиков залетных, а своих же монтировщиков из театра. Чтобы просто сломали все, что наметили сломать, и вычистили из квартиры строительный мусор до состояния новорожденности. Это было сделано в рекордно короткие сроки. "Сволочь, сволочь, сволочь! Лжец и ворюга! - порой иногда накатывала на Людмилу жаркая волна ужаса. - Эта квартира и так была бы нашей! Ведь нам же ничего не говорили обо всех этих комбинациях, которые уже давно проворачивались, сюрприз готовили... А если нет? А если нет?.. Все бы сорвалось?.. О Господи, Господи, если б знать наверняка...". Но вот Наверняк-то не желал ее знать.
И снова все проходило. И снова надо было идти на репетиции. И целый день, и каждый день...
"Я вас не узнаю". "Да, после того, как я перестал узнавать вас". "Я не узнаю вас, Старкова", - рычал режиссер. "Я слишком проста, чтобы понимать вас...". Да, я проста. Дайте просто жить. Просто дышать. Просто, потягиваясь, выходить в пеньюарчике на кухню, в пушистых тапках - в туалет. Выжимать детям по утрам апельсиновый сок. "Ма, давай опять в Мэри Поппинс, а?! Помнишь, как мы под потолком летали?! Мы еще хотим!". "Ой, дети... у меня голова не тем занята. Папа поиграет с вами". "Мам, что ли ты играть разучилась?!". Внимательный взгляд Димки. "Дим, я ТАК хочу, чтобы мы жили как люди. Я все сделаю, Дим. Честно. Я боец, ты же знаешь. Мы БУДЕМ жить, как люди. И дети наши будут жить, как люди...". Люди... "Люди, львы, орлы и куропатки... словом, все жизни... свершив свой печальный круг, угасли...". Да и хрен бы с ними.
Как осточертели эти бессмысленные репетиции чьей-то бессмысленной жизни. "...когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль - мораль маленькую, удобопонятную... новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно" Я чайка... не то... я актриса... да никакая я не актриса, пала сцена, надоело это все... прежде, прежде были могучие дубы, а теперь одни только пни. Ну и в пень все.
Она хотела домой. В их шестикомнатные обветшалые хоромы. Она хотела отдирать старые отвратительные обои вместе со строительной бригадой. Остервенело смывать старую побелку с потолков, драить полы. Точно сдирать с самой себя въевшийся запах нищеты и беспросветности. Ну какие к чертям проблемы Нины Заречной и этого бедолаги Треплева?! Проблема, на какую работу устроиться, чтобы, черт подери, не жрать осклизлую овсянку и не совать тайком мужу в карман коржики! А наливать ему в термос ароматный куриный бульон (не из кубиков "Галина Бланка"!!!) и заворачивать в пакет вынутую из этого же бульона ароматную куриную ногу!!! А где взять денег на ремонт?! Мужу в грузчики идти?! Нет, он бы и пошел, но не такая она стерва! Нравится ему театр - да ради Бога! Зачем душить чужую мечту? А с нее хватит этих игрищ. Все! Наигралась! Пора жить взрослой ответственной жизнью! Она все возьмет на себя. Ан гард, Ртуть...
...Статья была скандальная, грубая - собственно, чего было ждать от желтой газетенки "Наше время", возглавляемой мадам Жедякиной. Если где-то пахло жареным, мадам радостно кричала: "Ату!" и выпускала свою свору. Сама она занималась исключительно политикой, белым и черным пиаром, рисковала всем, включая собственную жизнь, влезая в такие щели, куда бы и таракан не рискнул - и процветала. Процветала потому, что, как ни странно, не лгала. Просто преподносила все под таким углом, что тошно становилось даже родным и близким несчастных политиков. Некоторые даже униженно приползали к ней в кабинет: "Женя, только не топи...". Все остальные мало-мальски отдающие желтизной темки мадам отдавала на растерзание своей команде. Поразительно, но мадам Жедякина умудрилась и штат набрать себе под стать - вся без исключения пишущая братия этой газеты с жадностью трясла чужое грязное белье. Впрочем, гонорары мадам платила приличные, а кушать хочется всем...
Статью о провале написал Андрей Иллер. В городе ему, разумеется, давно припаяли кликуху "Киллер" - за то, что, вцепившись в тему, он развивал ее до победного конца, из номера в номер, загоняя героя темы в глухой беспросветный тупик. За статьями Киллера тянулся, если так можно выразиться, "кровавый след" увольнений, неврозов, разводов и ночных кошмаров тех, кого волею мадам Жедякиной эти статьи "бессмертили". Верный последователь своей учительницы и кормительницы, он брал отнюдь не стилем, а все теми же фактами. Правдивыми фактами, вывернутыми под немыслимым углом...
"...Давно и упорно анонсированная в прессе премьера бессмертного Чехова "Чайка" потерпела полный и оглушительный провал. Ждали, видимо, что на театральном небосклоне зажжется новая звездочка, Людмила Старкова, но - увы, несмотря на каламбур. Нестандартное видение старого классического образа Заречной (которая таки воспитала, взрастила в себе актрису вопреки всему) не состоялась. Об этом видении мы узнали - опять-таки, увы - только со слов самого режиссера. Не следовало бы заслуженному деятелю искусств выпускать на сцену, да еще на такую поистине звездную роль, мало того что недоучившуюся студентку - абсолютно неперспективную актрису. Давайте поразмыслим, дорогие читатели, ЧТО могло сподвигнуть его на такой шаг! Нет, мы ни на что не намекаем, но, согласитесь, это странно. Судите сами (мы обращаемся к тексту самого классика!): актриса действительно "не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом"! И, судя по всему, даже не чувствовала, что "играет ужасно". Партнеры вытягивали ее как могли... но так и не смогли. Да это было бы и невозможно. На мужа Старковой, Дмитрия Куракина, исполнителя роли Треплева, было страшно и жалко смотреть. Самоубийство героя в данном контексте выглядело вполне естественным..."
Людмила читала это и у нее холодели ладони и ступни. Все было грязно, гадко... но, если исключить домыслы насчет связи с режиссером, это была правда. Она не знала, что делать с руками. Не умела стоять на сцене. Не знала, ЗАЧЕМ она вообще на этой сцене. Ей было стыдно. "Мне стыдно, бес...". А еще ей было страшно. Еще в первом акте ей показалось, что в ряду в пятом блеснули круглые очки. Ну, мало ли зрителей в очках. Но ее взгляд против воли постоянно направлялся в ту сторону, и она путала текст, мертвела. "Должно быть, вас приятно видеть в роли. Я бы посмотрел как-нибудь"... Он и смотрел. Один-единственный взгляд на весь зал... Конечно, если это не ее воображение сыграло злую шутку.
Разумеется, она не осталась на послепремьерный банкет. Что праздновать-то. Провал? Как будто она не понимала, что это провал. Как будто она не понимала, что это финал, точка, занавес. Финита ля комедиа... Все она понимала.
Глаза Нины Феоктистовны, пришедшей к ней в гримерку. "Что с тобой, девочка?". "Простите меня. Я люблю его. Я не хочу его больше позорить. Я чайка, меня застрелили и все... нет, не то". "Что с тобой, девочка?..". "Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно"...
Димка приполз за полночь. Никакой. Она молча стащила с него ботинки, одежду, уложила спать. Сама не спала до утра, а потом лечила его бедную похмельную голову. "Что с тобой, маленький?". Все уладится. Потом она мимоходом зашла в театр и уволилась. Взгляды. Шепот за спиной. Попытки сочувственных речей. Попытки режиссера разобраться. Ох, не надо, не надо разбирать ее по винтикам, она сделает это сама... Она все сделает сама. Все уладится...
И заверте.
Боже, как просто. Только рискованно, конечно... Она заняла у знакомой крупную сумму баксов втайне от мужа и пошла на курсы по наращиванию ногтей. Боже, как просто. В салоне она была на хорошем счету, зарплата была запредельной - если сравнить с их жалкими актерской ставками. Первым делом отремонтировать комнату, где можно будет принимать клиентов. Зачем работать за проценты, оплачивая чью-то аренду?
И заверте...
...Господи, как голова кружится. М-м, и сердце прихватило, ч-черт, больно! Ффу. Покурить?.. Нет, потом. Ой-ой-ой, потом. Ух, прихватило. Коряга старая, неумытая. Все, надо вставать с этой чертовой лошади, брать себя в руки. Сколько можно мазохизмом заниматься. Эльмирка скоро придет. А она еще зубы не чистила. За волосы! В ванную! Ан гард, Ртуть! Сон... Да вся жизнь, как сон.
Накремилась, намакияжилась, вроде нормально. Завтрак. Утренняя сигаретка.
Эльмирка.
Виолетта.
Жанна.
Да что ж за имена такие. Еще давай "Ко-Ко", "Зи-Зи", "Фру-Фру"...
Милена. Да тьфу ты. Милен Фармер задрипанная. Ноготки у всех вылизанные ее стараниями, а башечечки пустенькие. "Милена". "А вы смотрели вчера Дом-Два, Людмила Владимировна? Ну там ваще был цирк..." И полтора часа трепа про телебред. Или бреда про телетреп? А ты, интересно, читала Н. И. Бердяева, деточка? "Царство духа и царство кесаря"? Так давай, может, эта, на досуге, обсудим антииерархический персонализм? Да ладно, зачем клиентку терять. Тем более, каждая личность ведь имеет право на обладание универсальным содержанием жизни... Угомонись-ка, Людмила Владимировна, философ доморощенный, ты ж и Стивена Кинга любишь... вот и обсудите... хотя бы фильм по нему...
Анна. Ну вот, более или менее русским духом запахло. Да, я бы не отказалась от икорки по такой цене. Вот спасибо. Зайду.
Игорь. А кто сказал, что только женщины должны следить за руками. И ни фига он не голубой, я чувствую. Ну, бизнесмен. Ну, слегка рисуется, не без этого. Ну, пусть порисуется, он так мило это делает. Да-да-да. Нет, я не читала эту статью. И эту не читала. Да, я подброшу Диме эту идею. На кой черт Диме эта идея? Иди ты знаешь куда со своими снобистскими идеями. Да-да-да.
Женьке и Петьке давно пора быть дома, между прочим. Не на второй же спектакль они там остались... Извините, я позвоню... "Абонент не отвечает или временно недоступен". И второй абонент тоже. Попробую позвонить позднее... Наверное, не включили еще после спектакля. Забыли. Стоп, не нервничать, сколько раз просила, не выключайте мобильники, я же беспокоюсь...
Окно. Ффу. А времени-то уже порядком. "Абонент не отвечает..." С ума посходили. Башку откручу. Всем троим. Особенно самому старшему из детей. Или он их повел пиво пить с собой. Спокойно, не кипятись, какое пиво? Ты его еще в чем другом обвини, но только не в этом. Не срывай плохое настроение на безобидном алкоголике... ДА ЧТО Ж ТАКОЕ!
Она позвонила четырем оставшимся клиентам. Очень недовольным клиентам. Недовольным потому, что она отменила сегодняшние их визиты.
Так нельзя работать. Ну вот где они шляются все втроем, скоро темнеть начнет! В театр звонить смысла нет, спектакли кончились давно. Вечерней репетиции у него нет. Совести нет ни у кого. Я тут дышу этой пылью от пиленых чужих ногтей, черт бы всех подрал... Спокойно. Я просто давно не курила.
Сигаретку мне. Сигаретку. Полцарства за сигаретку. Звездец, нет сигаретки. Совсем нет. Пачечка пустая. И другая пустая. И нычек нет. И бычки вчера выкинула из всех пепельниц, и пепельницы отмыла до блеска. А сегодняшние два бычка докурены почти до фильтра. Тоска... Ладно, быстро-быстро выскочу в подвальчик.
В почтовом ящике явно что-то лежит. Не цветное - значит, не рекламная листовка. За квартиру недавно платила - значит, не счет. Забавно, письмо. Им уже сто лет не писали никаких писем. Смс-ки проще и быстрей, да здравствует технический прогресс...
...У Людмилы затряслись руки. На конверте поперек линий для адреса, поперек квадратиков для индекса, поперек лица какого-то генерала было написано: "Маленькой". Она косо взорвала конверт. И конверт взорвался.
Взрыв оглушил ее, набив глухой ватой все ее тело, заставил ноги подогнуться так, что она глупо оползла по стене на загаженный пол подъезда. Какая идиотская реакция. Какая черная дыра внутри. Вот оно, утреннее предчувствие беды. Впрочем, предчувствие беды не оставляло ее с того дня, как... Оно тенью двигалось за нею, повторяя все ее движения. Беда затаилась и ждала. И теперь вот прыгнула, бросилась - из косо взорванного конверта.
"Маленькая, прости. Мы долго думали, честно. Мы любим тебя. Очень. Но мы так больше не можем..."
Что это? От кого? Почерк Димки. Он ушел? Он ушел. Мы - это кто? Он к любовнице ушел? К которой? Она знала этих двух дур, статистку-бездарь и реквизиторшу, которые постоянно вяло грызлись из-за него. Она привыкла... Так к которой? И почему они ее любят? "Мы любим тебя"... Зачем реквизиторше ее любить, Господи, да это бред, ну он же не дурак, что же это, почему ж я смеюсь, а? "Почему я смеюсь, а?" - спросила она, сидя на полу, у какой-то женщины с сумками, вошедшей в подъезд и рванувшей вверх так, будто за ней гнались... Нужна она кому, гнаться еще за ней... "Мама". Кто? Почерк Женьки! Почему она пишет в Димкино письмо, в котором он пишет, что уходит к статистке, Господи, да что ж я смеюсь-то, а? "Ма..." Как строчки расплываются, и что она как идиотка сидит на полу как бомж а почему голова такая тяжелая и что это за жужжание в ушах точно кровь выбегает из жил навсегда навсегда
"Мама, прости, мы не хотим, чтобы папа пил и плакал. И мы не хотим, чтобы ты пила и плакала. Мамочка, тебе будет уютнее без нас, правда. Прости, что мы всегда все пачкаем. Прости, что мы вазу разбили, ту, синюю, с драконом, ты ее любила, не ругайся больше. Мы потом купим тебе другую, мы накопим..."
За что? За что? Мы накопим? Да это же для них! Да, я устаю, я кричу, я ругаюсь, но я же работаю как лошадь, я хочу, чтобы ВСЕ БЫЛО, а разве ОН так может?! Ну это же зеро, это ноль, ну за что же они так со мной, я же люблю их! Я люблю их? Я хочу умереть, я хочу умереть, все жизни, все жизни, свершив свой печальный круг, угасли...
"Маленький, ты нас не ищи, пожалуйста. Время все должно поправить. Все наладится. Ты должна отдохнуть без нас. Ты права, я ноль. Зеро. "Ну, не шшмогла"... Прости, маленький. Я тебя люблю".
...Она очнулась уже у театра. Мельком взглянула в зеркало перед конторкой вахтерши - черт его знает, пристойно ли с такой белой рожей и размазавшейся тушью...
- Анна Валентинна, - попыталась улыбнуться. - Спектакли кончились, конечно?
- Кончились, конечно, - неприветливое эхо.
- Мой давно ушел?
- Ваш - кто?
Людмила всмотрелась в непроницаемое лицо вахтерши. Ей показалось, что она ослышалась. Зачем разыгрывать дуру, если они знакомы столько лет, и в этом театре она знает каждый закоулок, и половина артисток ее клиентки и... Что вообще происходит?
- Анна Валентиновна, где мой муж и мои дети? - стараясь, чтобы не дрожал голос, холодно отчеканила Людмила.
- Вы сами должны знать, где ваш муж и ваши дети, - браво отбрила верный театральный цербер. - Мои - дома.
Она недолюбливала жену популярного (да, любимого и популярного, несмотря на все его запои и вах!, им же всем с ним не жить!) артиста, но еще никогда так с ней не разговаривала.
- Не будете ли вы так любезны сказать, в котором часу они ушли из театра? - Людмила пыталась быть ледяной и царственной, но вата, снова заполнившая ее тело, сделала вопрос жалким.
- Как только кончился второй спектакль, - как и просили, любезно ответствовала Анна Валентиновна, и аудиенция окончилась.
Не спрашивать же у уборщиц. Что-то не то. Что-то настолько не то...
А дышать-то стало совсем невозможно. Да что же она слепнет-то на ровном месте. Нет, какое мартини. Очень хочется водки. "Абонент не отвечает или временно недоступен"... Черную дыру внутри заливают водкой. Она бездонна, эта черная дыра. Туда может войти ОЧЕНЬ много водки.
Слушай, я понимаю, почему ты пьешь. Я теперь тебя очч-нь понимаю. Но я не понимаю - ТЫ-ТО почему пьешь?!! Ты бы мне сказал. А я бы с тобой тоже поделилась, как раньше. Мы в последнее время и не говорим. Пишем записки. "Вернусь поздно". "Разогрей ужин". Смятое письмо в кармане. "Абонент временно недоступен". Ну пожалуйста... Ну за что?! Я все, я все возьму на себя! Как всегда. Как всегда! Да мне просто страшно. Я не хочу быть наедине с собой, вот и все. Да, мы давно не разговариваем, мы просто орем друг на друга, стараясь, чтобы в это время детей не было дома. Ну почему я могу, а ты нет? А я когда-то говорила, что ты все можешь?! Да... Ведь это БЫЛО когда-то... Ты говоришь, что это Я уже многого не могу?! Ну, может, я не не могу, а не хочу! Ты спросил, почему я не смеюсь, когда качаюсь с детьми на качелях? Ну не смеется мне! Ну что ж я могу поделать! Мне просто скучно - ну это же качели, ну зачем мне качели, я же взрослая, мне скучно, Бес... А когда же мы последний раз-то качались на качелях?.. Дети, ну какая еще собака, вы офонарели?! Она загадит тут все... Ладно, черепашку можно, только чтобы по полу не ползала. А где черепашка, где же черепашка... Когда мы в последний раз играли в мафию большой кучей? Какая, блин, мафия, ну я же так устаю, какие гости за полночь, Дима, - а почему ты перестала называть меня Димычем?! Ну что за детское прозвище?! Что за кликуха, как в садике?! Да, а я Ртуть, потому что железная, это хоть имеет свою подоплеку... Дима, люди же смотрят, ты с ума сошел?! Ты не в цирке, на руках-то ходить, ты же на улице! Ты в детство впал, что ли?! Что ты сказал? Что это Я забыла свое детство? Нет Нет Неправда Нет
Какая огромная квартира. Это лабиринт какой-то. Как много незнакомых комнат. Это просто ангар. И гул. Гул, как в крытом рынке. "Здесь второй попытки не дают".
- Кто здесь?! Кто?! - закричала Людмила.
Никого здесь. Кто тут может быть, в ее уютной шестикомнатной квартире, которую она вылизывала до последнего уголочка. Никого здесь нет, дома она одна. Если не считать луны, которая заглядывала в окно.
- Не смей... смотреть на меня, - прошептала Людмила. - Я знаю, что пьяна. Но... не смей...
Луны стало две. Нет, у нее не двоилось в глазах. Просто луны стало две. И это была не луна. Это были круглые очки, за которыми прятался взгляд пустоты. Здесь второй попытки не дают...
Она задернула шторы. Очень красивые дорогие шторы, которые создавали атмосферу невыносимого уюта... Ну пожалуйста, ну пожалуйста, не отнимай их у меня!
Она вылетела на улицу, натягивая пальто на ходу. Ее штормило. Ей было все равно. Она шла на бой. Ан гард. Ан гард, Ртуть! "Сломан фамильный клинок"... Черта с два! Я РАСКУСИЛА ТЕБЯ!!! Ты знаешь свое дело! А как же! Искушать - твое кредо! А человек слаб! Но он не бывает ВСЕГДА слаб! Я сделаю ВСЕ, что от меня зависит! Я уничтожу тебя! Слышишь, ты?!
Она кричала, и глаза ее были черны, как ночь. Она сама боялась своего голоса. Так могла бы кричать ведьма. Последняя ведьма в королевстве. Если б еще на свете водились ведьмы и королевства. Какие-то тени отшатывались от нее. Нет, она не пьяна. Нет, пьяна, конечно, но мобилизована до предела, и она ЗНАЕТ, что делать! Такси? Да вот нет у меня денег на такси! Не взяла. Я сяду на трамвай. Нет. Я сказала НЕТ. МЕНЯ НЕ НАДО ПРОВОЖАТЬ. Сейчас не ходят трамваи?! Это для ВАС они не ходят!
И он подошел. Из клочкастой мглы выплыла трамвайная морда. Людмила торжествующе расхохоталась и прыгнула в вагон. Кроме нее, в салоне никого не было. Ее навязчивый провожатый отстал - она даже не помнила, как он выглядел. Вагон грохотал, дребезжал и раскачивался, как пьяный. За окнами летела темнота. Вцепившись в поручень и сжав губы, Людмила вглядывалась в ночь, но постоянно натыкалась на собственное отражение.
- Я не хочу на тебя смотреть, - отчеканила она навстречу ему. - Ты - отвратительная пьяная женщина.
Но отражение никуда не делось и упорно показывало ей все ту же отвратительную пьяную женщину. Улицы не было за окном. Была только темнота. Трамвай подпрыгивал, кренился на поворотах. Прошла целая вечность, пока Людмила не почувствовала в ужасе и бессильной ярости, что просто ездит по кругу.
- Выпусти меня немедленно! - зарычала она, и ее отражение грозило ей поднятыми кулаками.
И она выпала в ночь, и дьявольский трамвай (разумеется, без всяких признаков водителя) с издевательским дребезжанием унесся прочь, и вдали растаял последний источник света.
- Будь ты проклят!! - закричала она в пустоту и черноту, но даже эха не было. - Проклят! ПРОКЛЯТ!!
Она рычала, разрывая связки, и упорно шла вперед, туда, где, как уверяли ее, второй попытки не дают. Потому что приперло...
- МАКЛЕР!! Я пришла за тобой, ты слышишь?!
И эхо отозвалось, и отразилось от невидимых стен, и оглушило ее.
- ГДЕ ТЫ?!
"ТЫ! ТЫ! ТЫ", - закричало эхо.
"Здесь", - раздалось в ее голове.
Она торжествующе вскрикнула и рванулась... куда? Навстречу голосу? Но ведь голос звучал в ее собственной голове...
Это твое, и только твое соло, детка. И здесь второй попытки не дают. Здесь дают именно то, что ты хочешь. Ты захотела - и получила. А был ли мальчик? То бишь, был ли - МАКЛЕР?! Или это фиговый листочек для прикрытия собственного нутра?..
- Не может быть, - прошептала она.
- Ну хорошо, моя недоверчивая леди, - из темноты материализовались круглые очки, худое усталое лицо. - Что же вы хотите на этот раз?
- Верни все, как было! - закричала она. - Не нужно квартиры, ничего не нужно, я хочу, чтобы все стало как раньше!!
- Недурственные желаньица вы изволите загадывать... И что я за это получу?
Она задохнулась. Он, все отнявший у нее...
- Э-э, нет, мадам, лукавить изволите, - с ходу прочел он ее мысли. - Я ничего не отбирал. Это был честный обмен.
- Честный обман, - она обессилела, и голос ее потускнел. - Я просто хочу все вернуть.
- То есть, вы хотите сказать, что готовы вернуться в свою провонявшую кухней коммуналку?! - очень искренне не поверил он. - Готовы ютиться в шестнадцати метрах вчетвером?!
- Да, черт тебя подери, отродье, тебе не понять!
- Это верно. Мне никогда не понять алогичности людских поступков, - скорбно покачал он головой. - Беспокоят, требуют, оскорбляют... Потом опять недовольны, приходят, снова оскорбляют... Так-таки коммуналка?!
Она закрыла глаза. Вякин, царящий на кухне. И Димыч, выуживающий в мусорный мешок иностранные бутылки из ванной... Как это было давно. И как это было прекрасно. И как безмятежно.
- Да, я хочу в коммуналку, - не открывая глаз, хрипло сказала она.
И открыла их уже на кухне.
И Вякин уже царил.
- Значит, тэкс, - задирая брови, непререкаемым тоном заявил он опешившей Сидоркиной-маме, которая застыла с кастрюлей в руках. - Коли ваш отпрыск, уважаемая, изволит форму в ванной стирать, то я, не обессудьте уж, буду в раковине бутылочки свои отмачивать. Вот тут у меня их пять штучек всего.
И, напевая, он стал выгружать из авоськи свое звякающее богатство.
Господи, тоска-то какая. Я сейчас просто убью этого урода. Сил никаких больше.
Она подошла, и без всяких слов вышвырнула бутылки из раковины в стоящее под ней ведро. Одна, кажется, разбилась.
- Что?! Что?! Да как ты!.. - задохнулся Вякин.
- Пошел ты, - внятно сказала Людмила и с удовольствием пояснила, куда ему следует пойти.
- Хамка, - после оторопелого молчания изрек Вякин. - Я на тебя заявление напишу.
- Пиши-пиши. Контора пишет, - язвительно покивала Людмила, пуская горячую воду. - А ты только к раковине сунься, пока я здесь, так и писать будет нечем.
Ударение она сделала на "и". И удовлетворенно отметила, что любимый сосед хватает ртом воздух. Потом выражение его лица стало задумчивым, и кривая улыбка зазмеилась по нему. Он пошел в свою комнату - медленно, запинаясь на каждом шагу. Запинался, потому что оглядывался на Людмилу. У самой своей двери он издал какой-то кудахтающий смешок.
- Квохчи-квохчи, - пробормотала Людмила, с остервенением отшкрябывая железной мочалкой сковородку, на которой ей предстояло жарить омерзительные котлеты, в которых и не пахло мясом...
Это не жизнь. Это настолько не жизнь, что лучше умереть.
- Что с тобой, девочка?.. - раздалось сзади тихое.
Людмила обернулась и встретила взгляд Сидоркиной-мамы. Это была она? Или это Димкина мама, великолепная Нина Феоктистовна, скончавшаяся год назад от инсульта? Или... Взгляд, скорбный, как у мадонны. "Что с тобой, девочка?!". Что с ней?! Или она вновь позволила себя обмануть?!
Вскрикнув, Людмила бросилась к окну.
Какое дерево темное... А, кстати, почему оно такое темное? Потому что вечером темнеют все предметы, наверное. И что это за дерево? Наверное, вяз...
- Димыч!!! - крикнула она, всем телом бросаясь на окно ненавистной коммуналки вместе со своей сковородкой, и стекло ответило ей умирающим криком, и вместе с кривыми осколками Людмила вывалилась в пустую и холодную тьму...
...И, вскрикнув вторично, проснулась.
Проснулась на полу своей вылизанной до уголочка шестикомнатной квартиры. Тело затекло, в висках бухала выпитая накануне смирновская. В щель между портьерами продрался лучик солнца. Понедельник, как известно, день тяжелый...
Все было разрушено дотла. Не осталось ничего. Даже сожалений не осталось. Все было ясно как день. Какой к шуту маклер. Все это было делом ее рук, и нечего спихивать свою вину на какие-то потусторонние силы. Что было, то было - и прошло. И мы имеем то, что имеем. Пустую шикарную квартиру.
Но, разумеется, не только это. Это ведь твое соло, девочка, и только твое. Никаких маклеров. Он-то второй попытки, может, и не дал бы. Да кто бы у него что просил. Много чести... Каждый сам в ответе за свою жизнь, вот такой вот голливудский сюжетец с моралите.
Морщась, Людмилка стала по частям стягивать с себя свое невыносимо грязное одеяние. Точно линяющая змея, которая сбрасывает старую кожу. Где ее вчера носило?! Ведь где-то же носило... Черное пальто из дорогого кашемира. Рукав полуоторван, полы забрызганы жидкой грязью. Прочь его. На шелковой фисташковой блузке два длинных разреза. Прочь ее тоже. Что-то звякнуло об пол, точно стеклянный осколок. Надо же, на груди - две длинных извилистых царапины, как будто и вправду от стеклянных осколков... Наплевать. Модные сапоги на шпильках. Одна сломана. Как она только доковыляла?! Впрочем, неважно. Сапоги - вон. Колготки... Ну и видок. На коленях дыры, сами колени в ссадинах и грязи. Опойка, как есть опойка. Видел бы ее Димыч... Людмилка засмеялась. Колготки смятым клубком полетели под диван. Белье... Белье ладно, сойдет. Между прочим, Димыч еще не видел на ней ЭТОГО комплекта... Увидит. Только бы не опоздать. Впрочем, Людмилка была спокойна и собрана. У нее была цель. Впрочем, эта цель у нее была всегда, только она сдуру выбрала к ней "кривые, глухие окольные тропы". Но она верила, что все поправимо. Нет ничего такого, что нельзя было бы исправить. Кто-то мудрый сказал: "Если ошибку можно исправить - это не ошибка". Господи, какая же она была сам такой.
Она зашипела, когда дождик душа коснулся ее содранных коленок и царапин на груди. "Терпи, коза, а то мамой будешь", - выдавила она сквозь зубы, а потом снова рассмеялась - вспомнила, что это было их любимое со Светкой Елизаровой выраженьице. Они страшно любили такие выраженьица, за что им попадало и от учителей, и от родителей, а они кичились своей "взрослостью", и болтали что ни попадя, глупышки. Эх, надо будет как-нибудь съездить домой, за две тыщи километров. Как она давно там не была! Родителям как давно не писала. "Ртуть, ты охренела совсем, и наглость потеряла", - недовольно пробормотала Людмилка, шуруя на голове полотенцем и косясь на себя в зеркало. Ладно, терпеть можно, даже мешков под глазами нет. Похмельная голова потихонечку проходила. Прохладный душ взбодрил необычайно.
Черт, черт, черт, где ее старенький рюкзак? В чулане или на антресолях?.. Тьфу, пылища! На пол падает коробка с искусственной елкой и целлулоидный Дед Мороз... Надо будет с Пекой и Жекой сделать настоящего, как раньше, из папье-маше, и чтоб непременно борода из ваты. "Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты..." Людмилка захихикала. Это опять из их репертуара со Светкой. Как, интересно, она там? И вообще, надо на этот Новый год елку настоящую, и все игрушки сделать самим. Самое клевое - это орехи. Они с бабушкой их делали-переделали... Аккуратно вставляешь ножичек, пардон, в попу ореху, постукиваешь молоточком. Орех раскалывается ровненько напополам. Ядрышко - в сторону, для салата. Петелька из нитки, клей "Момент". Петельку вставляем внутрь, краешки ореха мажем клеем, подсушиваем, прижимаем - готово! Теперь самое трепетное - обклеить его конфетной фольгой. Серебряной или золотой. Чтобы таинственно мерцало из-за зеленых лап. И тут же опускается атмосфера "Щелкунчика". Ожидание чудес. Самое чудесное чудо было именно на "Щелкунчике", когда родители впервые повели ее в Оперный. Когда раздвинулся парчовый занавес, она всей распахнутой душой прыгнула в сказку... И заболела театром навсегда. Навсегда?..
Людмилка засмеялась. Конечно, навсегда.
Это было удивительно, но глухая тоска, разъедающая ее все эти годы, исчезла. И не было страха. Это было самое главное.
Она собралась очень быстро. Чего ей было особенно собирать. Джинсы, свитер, куртка, кроссовки. Все на ней.
Господи, как она по ним соскучилась. Не видела их уже тыщу лет со вчерашнего утра. Димыч, Пека и Жека. Жизнь без них была такой же невозможной, как, скажем, без дыхания. Куда угодно, в чем угодно, только бы с ними. С Димычем все так надежно. Может быть, они будут продолжать орать друг на друга. Но уже не так. А как когда-то раньше, обсуждая только что прочитанную фантастику. "Автор гений!". "Да он холодный как вычислительная машина!". "Что б ты понимала! Ты посмотри, какая выверенность стиля!". "Он людей не любит! Эксперименртирует с ними, как с пешками на шахматной доске!" "А твой Кинг!". "Ну, а что Кинг?! Он, между прочим, никогда не унижает своих героев! Даже когда они умирают! В основном они у него с честью выбираются из самых жутких ситуаций!". "Ну, все-все, не бей только!". И далее в таком духе. Они сто лет ничего не обсуждали, кроме... Кроме того, что обсуждать не стоит никогда.
Людмилка знала, где Димыч мог бы быть. У театрального художника Миши Гусько. И именно туда и не пошла. Потому что выволакивания пьяного Димы от Гусько навсегда остались в прежней жизни. Она пошла к осиротевшему год назад бывшему заслуженному, а теперь уже народному Петру Ильичу. Не Чайковскому. Димыч, Пека и Жека были именно там, в этом она не сомневалась. А если он не простит ее, она, как Иуда, повесится на осине. Ничего смешного.
Идти было несколько остановок. Никаких трамваев. Только пешком.
Из пыльной арки вывернулся какой-то пузатый пушистый комок и обтявкал с ног до головы.
- Ни фига ж себе - это за что ты меня так? - удивилась Людмилка и присела.
Пузан, наверчивая хвостом, выписывал вензеля вокруг ее руки.
Из той же арки вышла бабушка с новой дерматиновой сумкой. Несла ее на отлете, гордясь обновкой. В магазин, наверное, собралась.
- Ваш? - улыбнулась ей Людмилка, кивая на щенка.
- Ничей, милая, ничей! - махнула свободной рукой старушка. - Вчерась во двор кто-то подкинул. Нам-то никому не нужен. А хошь, бери себе. Вон какой. Прыгает почем зря перед всеми... Жалко.
- Ну, если пойдет... - усомнилась Людмилка.
Пузан пошел. Запрыгал и заерзал, радостно путаясь в ногах, точно именно Людмилку и ждал. А, может, так оно и было. В честь читанной когда-то книги Крапивина она тут же назвала его - Нок...
У двери Петра Ильича она немного постояла. За дверью была жизнь. За дверью возились, переговаривались и двигали какие-то тяжелые предметы. Людмилка знала, что успеет. Она подняла было руку к звонку, но Нок ее опередил. Он разгавкался на весь подъезд, и эхо весело запрыгало по лестничным пролетам. В какую-то секунду Людмилка вдруг жутко оробела. "Ну, что же ты, Ртуть...".
Но дверь уже открылась. В дверях стояли они все - и Димыч, и Пека, и Жека, и Петр Ильич. Семейная фотография в альбоме. Нок уже нагло ввинтился в открытую дверь и ошалело запрыгал между чемоданов.
- Мама! - заорали хором Пека и Жека. - Щенок!!
- Не выгоните? С собакой-то? - тихо спросила Людмилка и почувствовала, что вот-вот заревет.
_________________ Раз Труляля и Траляля Решили вздуть друг дружку, Из-за того, что Траляля Испортил погремушку, — Хорошую и новую испортил погремушку
|